Чем критика Ленина в «Несвоевременных мыслях» (НМ) Горького хуже того, что писали о Ленине Короленко и Бердяев в то же самое время? Для Короленко и Бердяева критерий истины — человечность, судьба одного-единственного, конкретного человека. Для Горького главное — успех, победа, и победа целого (народа, страны, человечества).
Написаны НМ обычным стилем Горького, напыщенным, многословным и суконным, как и должен писать сын управляющего пароходной конторы, внук по отцу — офицера-садиста, по матери — владельца красильной мастерской. Типичный мелкий буржуа, мещанин, выдававший себя за люмпен-пролетария. Ну да, любой двоечник, сбежавший из дому, мнит себя Магелланом.
Свою деятельность до 1917 года назвал «лучеиспусканием в пустоту».
Само название подловатое. Почему «несвоевременные»? Разоблачить беззаконие, защитить невиновных — всегда своевременно!
Начинаются «НМ» с индульгенции беззаконию: мол, любое зло новой власти — результат предыдущего правления. Люди выросли под властью «авантюристов» (как это Николай II авантюрист?), и вот «мы — естественно и неизбежно — заразились всему пагубными свойствами, всеми навыками и приемами людей, презиравших нас».
Представитель «народа» заранее объявляет весь народ России потенциальным врагом народа:
«Мы живем в дебрях многомиллионной массы обывателя, политически безграмотного, социально невоспитанного. Люди, которые не знают, чего они хотят, — это люди опасные политически и социально».
Это сказано ещё в апреле 1917 года. Ленин взял это на вооружение: с 25 октября и доныне все его преемники оправдывают свои деяния злодеяниями предыдущих правителей.
Горький знает, чего он хочет: он хочет «прорыть Риго-Херсонский канал, чтобы соединить Балтийское море с Черным». Так что воспевание Беломорканала было не случайным.
4 июля 1917 года Горький так защищает Ленина от обвинений в получении денег от Германии, что лучше бы не защищал:
«Я — не сыщик и не знаю, кто из людей наиболее повинен в мерзостной драме. Я не намерен оправдывать авантюристов, мне ненавистны и противны люди, возбуждающие темные инстинкты масс, какие бы имена эти люди ни носили и как бы ни были солидны в прошлом их заслуги пред Россией. Я думаю, что германская провокация событий 4 июля — дело возможное … Однако главнейшим возбудителем драмы я считаю не «ленинцев», не немцев, не провокаторов и контрреволюционеров, а — более злого, более сильного врага — тяжкую российскую глупость».
Отличный приём — «вселенская смазь».
Приход Ленина к власти Горький не приветствует, но и критика его — критика не по существу. Он ёрничает:
«Если б междоусобная война заключалась в том, что Ленин вцепился в мелкобуржуазные волосы Милюкова, а Милюков трепал бы пышные кудри Ленина. — Пожалуйста! Деритесь, паны! Но дерутся не паны, а холопы, и нет причин думать, что эта драка кончится скоро. И не возрадуешься, видя, как здоровые силы страны погибают, взаимно истребляя друг друга».
Ёрничество над пышными ленинскими кудрями обнаруживает моральное бесчувствие: ведь Ленин с Милюковым в это время были немножечко в неравном положении. Ленин — самодержец, который приказал подавить Милюкова. Это отнюдь не драка, не равный бой.
Горький критикует Ленина за то, что он допускает самосуды. Но разве этим был ужасен новый режим? Наоборот, Ленин с первых же шагов стал воссоздавать и совершенствовать «вертикаль власти». Чека — не самосуд нимало.
Горький критикует «революционеров на время», одновременно воспевая Ленина. Уже нет речи о пышных кудрях. Диктатор, «воплощая в себе революционное Прометеево начало, является духовным наследником всей массы идей, двигающих человечество к совершенству, и эти идеи воплощены не только в разуме его, но и в чувствах, даже в области подсознательного. Он — живое, трепетное звено бесконечной цепи динамических идей».
«Трепетное звено»! Бедный русский язык…
Накануне путча Горький выступает против переворота, называет большевиков «авантюристами». Но после — ни гу-гу. Если авантюра удалась — ура! Правда, он сперва повозмущался:
«Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия».
Горький критиковал арест Бурцева — первое злодеяние нового режима, но как критиковал? Бурцев-де «увлекается своей ролью ассенизатора политических партий». Вот это да! Защищать свободу слова и одновременно приравнивать эту свободу слова к «увлечению»…
Уравнять Ленина и Пуанкаре, тоталитаризм и демократию в циническом отзыве о власти вообще:
«Эта политика является неизбежной обязанностью всякого правительства: будучи уверенным, что оно разум народа, оно принуждается позицией своей внушать народу убеждение в том, что он обладает самым умным и честным правительством, искренно преданным интересам народа. Народные комиссары стремятся именно к этой цели, не стесняясь — как не стесняется никакое правительство — расстрелами, убийствами и арестами несогласных с ним, не стесняясь никакой клеветой и ложью на врага».
Горький критикует Ленина, критикует метко, но отправная точка Горького всё-таки — про-ленинская:
«Ленин, конечно, человек исключительной силы; двадцать пять лет он стоял в первых рядах борцов за торжество социализма, он является одною из наиболее крупных и ярких фигур международной социал-демократии; человек талантливый, он обладает всеми свойствами «вождя»».
Затем следует оскорбительное: «Ленин «вождь» и — русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия».
Только вот Горький возмущается не тем, что Ленин тиран. Горького возмущает, что тиранство Ленина обречено на провал:
«Эта неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы, и его приспешников — его рабов. Жизнь, во всей ее сложности, не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он — по книжкам — узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем — всего легче — разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли — при всех данных условиях — отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому, — невозможно; однако — отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся? Он работает как химик в лаборатории, с тою разницей, что химик пользуется мертвой материей, но его работа дает ценный для жизни результат, а Ленин работает над живым материалом и ведет к гибели революцию. Сознательные рабочие, идущие за Лениным, должны понять, что с русским рабочим классом проделывается безжалостный опыт, который уничтожит лучшие силы рабочих и надолго остановит нормальное развитие русской революции».
Эта критика не цели Ленина, а критика всего лишь средств. «Чуть помедленнее, кони». Не более того. Вот почему так легко Горький с этой критики переключился на воспевание Ленина — как только стало ясно, что тиран победил.
Горький:
«От Ивана Грозного до Николая II-го этим простым и удобным приемом борьбы с крамолой свободно и широко пользовались все наши политические вожди — почему же Владимиру Ленину отказываться от такого упрощенного приема? Он и не отказывается, откровенно заявляя, что не побрезгует ничем для искоренения врагов. Но я думаю, что в результате таких заявлений мы получим длительную и жесточайшую борьбу всей демократии и лучшей части рабочего класса против той зоологической анархии, которую так деятельно воспитывают вожди из Смольного».
Борьба состоялась, но победила «зоологическая анархия» Ленина — и Горький занял сторону победителя. И это было заложено уже в самом критерии оценки — кто сильнее.
1918 год Горький встречает рождественской проповедью, Христа с Прометеем поминает:
«Лучше сгореть в огне революции, чем медленно гнить в помойной яме монархии, как мы гнили до февраля».
Ещё одна «отмазка» для любых злодеяний власти.
Вот Горький в мае 1918 года клеймит позором матросов, которые пообещали убить по тысячу человек за каждую жертву «контрреволюции», издевается над «Правдой», которая пообещала убить тысячу человек за покушение на Ленина — а покушение заключилось в том, что кто-то «расковырял перочинным ножиком кузов автомобиля, в котором ездил Ленин». Но уже в следующем номере «Новой жизни» резко подаёт назад: он-де вовсе не против всех матросов, он только вот этих, в Евпатории, критикует… Он уже радуется, что «теперь большевики опомнились и зовут представителей интеллектуальной силы к совместной работе с ними. Это — поздно, а все-таки не плохо».
Критерий-то какой? Разрушается страна или нет. Как обнаружится, что Ленин успешно восстанавливает «страны» — Горький ему всё и простит.
Арест Сытина Горький уже комментирует и вовсе мягко: мол, это «матерая русская глупость заваливает затеями и нелепостями пути и тропы к возрождению страны». И уже с уважением говорит о «советской власти», критикует её «конструктивно»:
«Советская власть расходует свою энергию на бессмысленное и пагубное и для нее самой, и для всей страны возбуждение злобы, ненависти и злорадства, с которым органические враги социализма отмечают каждый ложный шаг, каждую ошибку, все вольные и невольные грехи ее».
Горький призывает к свободе печати не потому, что свобода слова — безусловна, а потому что она, по его мнению, полезна для власти:
«Дайте свободу слову, как можно больше свободы, ибо, когда враги говорят много — они, в конце концов, говорят глупости, а это очень полезно».
А если вредна — запрещать?
К лету 1918 года Горький уже начинает производить то, что Пастернак в «Живаго» назовёт «лошадь, которая сама себя объезжает»:
«Большевики уже оказали русскому народу услугу, сдвинув всю его массу с мертвой точки и возбудив во всей массе активное отношение к действительности, отношение, без которого наша страна погибла бы. Она не погибнет теперь, ибо народ — ожил, и в нем зреют новые силы, для которых не страшны ни безумия политических новаторов, слишком фанатизированных, ни жадность иностранных грабителей, слишком уверенных в своей непобедимости».
Ага, стало ясно, что немцы не победят большевиков.
«Большевики? Представьте себе, — ведь, это тоже люди, как все мы, они рождены женщинами, звериного в них не больше, чем в каждом из нас. Лучшие из них — превосходные люди, которыми со временем будет гордиться русская история, а ваши дети, внуки будут и восхищаться их энергией. Их действия подлежат жесточайшей критике, даже злому осмеянию, — большевики награждены всем этим в степени, быть может, большей, чем они заслуживают».
«Больше, чем заслуживают» — какая изумительная риторическая фигура!
«Я защищаю большевиков? Нет, я, по мере моего разумения, борюсь против них, но — я защищаю людей, искренность убеждений которых я знаю, личная честность которых мне известна точно так же, как известна искренность их желания добра народу. Я знаю, что они производят жесточайший научный опыт над живым телом России, я умею ненавидеть, но предпочитаю быть справедливым. О, да, они наделали много грубейших, мрачных ошибок, — Бог тоже ошибся, сделав всех нас глупее, чем следовало, природа тоже во многом ошиблась — с точки зрения наших желаний, противных ее целям или бесцельности ее. Но, если вам угодно, то и о большевиках можно сказать нечто доброе».
«Несвоевременные мысли» пользовались популярностью среди «антисоветчиков». Это был нехороший симптом — ведь из них черпалось прежде всего циническое, расистское отношение к людям, к «народу», который, видите ли, такой глюпый, так испорчен, так испорчен, что мешает великим танцорам танцевать. Не народ, тем более, не отдельный человек, а страна — главное.
Это слабая, гнилая нравственно — и, следовательно, политически — позиция. Вот почему Горький компенсирует её напыщенностью стиля и бранью самого пошла рода. Короленко и Бердяев никогда не позволяли себе ни таких похвал в адрес Ленина, ни таких поношений, они вообще не были заражены вирусом культа личности, культа героя.
